© Интернет-проект «1812 год» (http://www.museum.ru/museum/1812/index.html)

Огненный ужас… Какой то пламенный потоп. И на фоне его, окутанные столбами дыма, сквозь которые прорезываются сверкающее языки огня, четко вырисовываются Спасская башня в Кремле и купола храма Василия Блаженного. Что-то горит на Красной площади; там в ту пору находились разные старые деревянные постройки. Дальше, позади Василия Блаженного, точно кровавый занавес развернулся от неба до земли, это пылает Замоскворечье, загоравшееся в ночь с 5-го на 6-е сентября, которое и теперь имеет достаточное количество легко воспламеняемых домов, а сто лет назад было сплошь деревянным. И так как все усилия, приложенные к тушению пожара, пропадали совершенно даром за неимешем необходимых для того средств, огненная стихия безпрепятственно охватила собою весь громадный город и, бушуя на просторе три дня, поглотила более трех четвертей зданий. В одном из писем современников, от октября 1812 г., где подробно по кварталам перечисляется, что сгорело, а что осталось целым, говорится: «из 30.000 домов вряде осталось 5.000».

Как произошел пожар Москвы? На этот счет существуют самые противоречивые мнения, и в конце концов наиболее правильным было бы сказать, что в данном деле нет и быть не может непосредственного виновника. В 1812 году мы под впечатлением тяжкого горя вполне естественно возложили ответственность за сожжение Москвы на французов, но это несправедливо, так как, во первых, самим французам, расположившимся на стоянке как в городе, так и в его окрестностях, не было никакой выгоды сжигать дома, служившие им убъжищем, и во вторых, достоверно известно, что по приказанию Наполеона были приняты самые энергичные меры к прекращению пожара. Со своей стороны французы выставляли главным виновником сожжения Москвы ее главнокомандующего, графа Ф.В. Ростопчина, который в свое оправдание написал на французском языке брошюру «Правда о пожаре Москвы». Если он и не был главным вдохновителем этого дела, то во всяком случае допускал полную его возможность, ибо в письме к князю Багратиону от 12-го августа 1812 г. писал между прочим так: «а народ здешний, по верности к государю и любви к отечеству, решительно умрет у стен московских, а если Бог ему не поможет в его благом предприятии то, следуя русскому правилу: не доставайся злодею, обратить город в пепел и Наполеон получит, вместо добычи, место, где была столица». Психологически тут все очень понятно. Легко вообразить себе настроение умов в Москве, ожидающей вступления кого же?… Наполеона, почитавшегося чуть ли не антихристом. Все, кто только мог, бежали, увозя с собою столько добра, сколько в состоянии были захватить. В Москве оставались лишь те, кому бежать было некуда и не на чем. Оставался исключительно простой народ. Он видел, как его последнее прибежище, единственный оплот против врага, армия, предводимая самим Кутузовым, без боя отдавала Москву в руки Наполеона, сама же уходила неведомо куда. Род тупого отчаяния должен был охватить жителей. Нет защиты, нет спасения, все гибнет, настали последние дни. В таком настроении легко могла зародиться мысль о том, что пусть все пропадает, лишь бы меньше доставалось ненавистному врагу. Ни тебе, ни мне!

История свидетельствует, что во всяком случае Ростопчин косвенно содействовал пожару Москвы. «В доме “негодяя“ Ростопчина, говорит Наполеон, захватили ружья, бумаги и начатое письмо – он убежал, не успев его кончить… Москва, один из богатейших городов в свете, не существует более; эта потеря неисчислима для русских, для их торговли, для дворянства; ее можно оценить в несколько миллиардов. Арестована и расстреляна сотня поджигателей. Тридцать тысяч раненых и больных русских сгорело. Богатейшие торговые дома России раззорены. Ничего не успели вывезти и когда увидели, что все попало в руки французов – сожгли свою первопрестольную столицу, свой святой город, центр империи… Это преступление Ростопчина. Мы боролись против огня, но негодяй губернатор принял ужасную предосторожность – вывез или уничтожил пожарные инструменты».

Можно объяснить пожар Москвы и иными более простыми причинами, как это делает граф Л. Толстой в романе «Война и мир». Деревянный город, оставшейся без всякого присмотра, должен был сгореть. С момента вступления французов в нем царствовал невероятный безпорядок. Французские мародеры, смешавшись с подонками населения бродили по опустелым жилищам, забирались с огнем в руках на чердаки, в подвалы, сеновалы, в поисках добычи и по неосторожности и беспечности роняли огонь, который был причиною пожара, а затем пламя перекидывалось к соседу, гонимое ветром, охватывало целый квартал и гуляло себе на просторе…

На императора Наполеона, казалось бы человека закаленного, привыкшего смотреть в глаза опасности, зрелище этого огненного потопа произвело потрясающее впечатление. Он не мог совладать с необычайным охватившим его волнешем, не мог ничем заняться, ни на чем сосредоточиться, то принимался за работу, то вдруг бросал ее, нервно переходил из одной комнаты в другую и, не будучи в силах оторвать взор от страшной картины, восклицал: «Какое ужасное зрелище! Это они сами! Столько дворцов! Какое невероятное решение! Что за люди! Это скифы!»… И невольно должен был вспоминать, как его принимали жители других европейских столиц: изъявляя свою полную покорность, ему навстречу выходили депутации от города в составе высших чинов, торжественно, соблюдая старый церемониал, вручали ключи от ворот и говорили приветственные речи. А здесь, в Москве, вместо всяких льстивых приветствий только гул и треск страшного пожара…